Бабушка

Бабушка была как пани Мюллерова из книжки про солдата Швейка: сухонькая, старый связка на макушке, вроде шиша, очки в железной оправе. Литовка (после войны их в Вильне было вторично не чрезвычайно много, хотя бы они захватили Вильну уже предварительно войной). и тот и другой погода сидела во дворе на солнышке, вещь вязала. Кагда мы, дети, устраивались забавлять близко с ней, поглядывала на нас, улыбаясь. Не разговаривала, пускай бы русский наверняка знала: ей тогда, в 46-м, было, как я в настоящее время понимаю, годов 50, а русский говор в Литве и Польше начали уничтожать возраст с 20-го (называлось «санация»). стало быть быть, годов двадцать на нём говорила. Но днесь только улыбалась молча, поднимая глаза от вязанья.
.
Такая вот идиллия: нацизм побеждён, во дворе под мирным небом играют дети недобитых Гитлером народов (русские, поляки, евреи, кто-нибудь вдобавок — тут считалось хамством разделять людей по национальностям). близко — повитуха вяжет чулок, улыбается, глядя на детскую возню…
.
И внезапно некогда утром место выше- двор как вкопанный дыбом: в квартире Серебряковых, где повитуха занимала одну комнату, ночью прошёл обыск. И взломали около бабушки стенку под подоконником. И вытащили оттуда сундучок с золотыми зубами.
.
Оказалось, около немцев повитуха работала при штабе «Зондеркоммандо», в Верхних Понарах. И опосля расстрелов изымала из трупов золото. Представляете триллер? углубление с окровавленными телами, опять тёплые, ещё, поди, хрипят и дёргаются, а женщина с седым шишом на макушке, в неизменных железных очках, осёдлывает, как демон, умирающих и выламывает болезнь докторскими клещами (а инструмент, наверно, красивый — от Золингена)…
.
Черняховский ударил по Вильне четырьмя группами: две в лоб с востока, а две — в обход, клещами: хочешь жительствовать — беги что вкушать силы. И получилось, что из Верхних Понар бегать дозволено было только вспять в город: с Ковны некоторый сунулся на деблокаду — уничтожили шквальным огнём, соблазнять не успели. Страшен был Черняховский! Это в 91-м они его, уже издавна мёртвого, откровенный выбросили из могилы, а между тем он снова беспокойный был. И все его соколы были молоды.
.
Вот да она, пани Мюллерова, и драпанула наоборот в свою виленскую квартиру. Только чемоданчик заветный захватила в опустевшем от ужаса штабе. И сам-друг возраст прожила в образе тихой старушки. Но в 46-м ГБ уже начала запасаться на всё житель личные дела, как в поликлинике. И вычислили.
.
Теперь она улыбается мне из солнечного детства моей памяти (литовцы о таких «жертвах советского геноцида» стараются не вспоминать. либо лгут). Мелькают, поблёскивая золингенским металлом, спицы в морщинистых (как около меня сегодня) руках. Думает о чём-то своём, углубясь в вязанье, после еще поднимает глаза, улыбается…
.
— Привет, бабушка! А я уже дедушка! Не свалила ты меня в гитлеровские ямы!
.
— Ну, что ж,- отвечает она, работая спицами. — Сгниёшь в подобный яме. Даже болезнь твои никому не понадобятся — откуда около тебя, бомжа, золото?
.
— Ты да уверена – о ямы?
.
— А как же Где твои папа-мама? Где Черняховский? Где все его ястребы? Тут, понимаешь, суть – проживать и ждать, ждать, ждать… Вот мы и дождались.
.
— Ну, и я жду.
.
— А ты не дождёшься. Потому что ваш язык приговорён. Это в 40-х годах вам отсрочку дали, поскольку надлежит было Гитлера ликвидировать. Ну, ликвидировали. Но и с вас постановление не снят. что вас безотлагательно убивают? По миллиону в год! В Литве вас сколь немедленно осталось? А на Кавказе? А на Волге? Сгниёшь!
.
— труп ты гитлеровская! желание мы всю планету сожжём к чёртовой матери, если вы нас приговорили!
.
— «Стерва» означает «падаль», не да ли? Но я — дух. А вот который ты- подумай сам.
.
Такая вот весёлая и находчивая старушка. И логика стальная. как клещи палача.
.
— [hide]Иван Данилович! однокашник Черняховский![/hide] Встань, посмотри!
.
Но молчит осквернённая могила, которой мы не защитили. И даже не понять, чего в том молчании больше — гнева либо презрения.

[hide]источник[/hide]