Бабушка

Бабушка была как пани Мюллерова из книжки про солдата Швейка: сухонькая, седой узел на макушке, вроде шиша, очки в железной оправе. Литовка (после войны их в Вильне было ещё не очень много, хотя они захватили Вильну уже перед войной). Каждый день сидела во дворе на солнышке, что-то вязала. Когда мы, дети, устраивались играть рядом с ней, поглядывала на нас, улыбаясь. Не разговаривала, хотя русский наверняка знала: ей тогда, в 46-м, было, как я теперь понимаю, лет 50, а русский язык в Литве и Польше начали искоренять года с 20-го (называлось «санация»). Стало быть, лет двадцать на нём говорила. Но теперь только улыбалась молча, поднимая глаза от вязанья.
.
Такая вот идиллия: нацизм побеждён, во дворе под мирным небом играют дети недобитых Гитлером народов (русские, поляки, евреи, кто-нибудь ещё — тогда считалось хамством делить людей по национальностям). Рядом — бабушка вяжет чулок, улыбается, глядя на детскую возню…
.
И вдруг однажды утром весь наш двор встал дыбом: в квартире Серебряковых, где бабушка занимала одну комнату, ночью прошёл обыск. И взломали у бабушки стенку под подоконником. И вытащили оттуда сундучок с золотыми зубами.
.
Оказалось, у немцев бабушка работала при штабе «Зондеркоммандо», в Верхних Понарах. И после расстрелов изымала из трупов золото. Представляете триллер? Яма с окровавленными телами, ещё тёплые, ещё, поди, хрипят и дёргаются, а дама с седым шишом на макушке, в неизменных железных очках, осёдлывает, как демон, умирающих и выламывает зубы докторскими клещами (а инструмент, наверно, прекрасный — от Золингена)…
.
Черняховский ударил по Вильне четырьмя группами: две в лоб с востока, а две — в обход, клещами: хочешь жить — беги что есть силы. И получилось, что из Верхних Понар бежать можно было только обратно в город: с Ковны кто-то сунулся на деблокаду — уничтожили шквальным огнём, сдаться не успели. Страшен был Черняховский! Это в 91-м они его, уже давно мёртвого, смело выбросили из могилы, а тогда он ещё живой был. И все его соколы были молоды.
.
Вот так она, пани Мюллерова, и драпанула обратно в свою виленскую квартиру. Только чемоданчик заветный захватила в опустевшем от ужаса штабе. И два года прожила в образе тихой старушки. Но в 46-м ГБ уже начала заводить на всё население личные дела, как в поликлинике. И вычислили.
.
Теперь она улыбается мне из солнечного детства моей памяти (литовцы о таких «жертвах советского геноцида» стараются не вспоминать. Или лгут). Мелькают, поблёскивая золингенским металлом, спицы в морщинистых (как у меня сегодня) руках. Думает о чём-то своём, углубясь в вязанье, потом снова поднимает глаза, улыбается…
.
— Привет, бабушка! А я уже дедушка! Не свалила ты меня в гитлеровские ямы!
.
— Ну, что ж,- отвечает она, работая спицами. — Сгниёшь в другой яме. Даже зубы твои никому не понадобятся — откуда у тебя, бомжа, золото?
.
— Ты так уверена – насчёт ямы?
.
— А как же? Где твои папа-мама? Где Черняховский? Где все его ястребы? Тут, понимаешь, главное – жить и ждать, ждать, ждать… Вот мы и дождались.
.
— Ну, и я жду.
.
— А ты не дождёшься. Потому что ваш народ приговорён. Это в 40-х годах вам отсрочку дали, поскольку надо было Гитлера ликвидировать. Ну, ликвидировали. Но и с вас приговор не снят. Сколько вас сейчас убивают? По миллиону в год! В Литве вас сколько сейчас осталось? А на Кавказе? А на Волге? Сгниёшь!
.
— Стерва ты гитлеровская! Да мы всю планету сожжём к чёртовой матери, если вы нас приговорили!
.
— «Стерва» означает «падаль», не так ли? Но я — дух. А вот кто ты- подумай сам.
.
Такая вот весёлая и находчивая старушка. И логика стальная. Как клещи палача.
.
— [hide]Иван Данилович! Товарищ Черняховский![/hide] Встань, посмотри!
.
Но молчит осквернённая могила, которой мы не защитили. И даже не понять, чего в том молчании больше — гнева или презрения.

[hide]источник[/hide]